В Таджикистане после приобретения независимости произошел раскол в обществе, который уже весной 1992 года привел к гражданской войне. Во многом этот раскол имел местнические корни. Вооруженные столкновения длились около пяти лет. 27 июня 1997 года было подписано «Общее соглашение об установлении мира и национального согласия» между правительством Таджикистана и оппозицией. За эти годы люди потеряли близких людей, имущество, родину, а кто-то - детство.

Таджикистанцы вcе еще помнят ужасы войны, и не хотят повторения истории. По словам наших героев, никакие политические амбиции не стоят жертв, которые понес Таджикистан в 90-е годы. Любые конфликты и недопонимания должны решаться, в первую очередь, дипломатией.

Мы собрали воспоминания людей, чье детство и юность выпали на годы войны.

В первое время в Афганистане мы жили в палаточном городке, нам выдавали одежду (даже носки!) и талоны, на которые мы могли сделать покупки на базаре. Я сразу пошла в школу, родителям нашли работу, у меня даже сестренка родилась в Афганистане!

Мы прожили в Афганистане 5 лет. Я с большой теплотой вспоминаю эти годы и благодарна за поддержку, оказанную государством и народом. Я окончила школу в Афганистане, успела поработать с мамой на бисквитном заводе, съездить с семьей в Мазари-Шариф три раза и стать старшей сестрой. На родину мы вернулись самые последние, когда в Афганистане началась война.

Мы просыпались рано утром, делали все дела, а в 7 утра заходили домой и ждали захода солнца. Как только солнце садилось за горизонт, жизнь закипала вновь. Военные действия не велись там, где живут мирные жители, стрельба была только в горах, но все равно было страшно. Мы решили вернуться домой в Таджикистан - мама сильно скучала по родному дому.

Когда вернулись в Кабадиян, наши дома были сожжены, мы начали заново его отстраивать. На ремонт дома нам понадобилось три года, но несмотря на это мы были счастливы вернуться на родину, где больше нет войны.

Диловар, на момент войны было 15 лет.
Самарканд, Узбекистан
Душанбе, Таджикистан

- На момент начала войны я учился в 9 классе, мне приходилось ходить пешком в 53 школу. Я как раз проходил через площадь Шохидон, так называемый лагерь «вовчиков»². Соответственно, я видел все эти плакаты, всех этих людей. Там они выступали со ступеней ЦК и Верховного совета. Помню песню «Аз хоби гарон, хоби гарон, хез» («Из глубокого сна, глубокого сна выйди»), она тогда была очень популярна, практически гимн одной из площадей. Я, подросток, чувствовал весь этот адреналин и думал: «ух, как классно», тогда не осознавая всю серьезность происходящего, был подростком. Я смотрел на это все, немного даже участвовал. Иногда мне перепадал кусок лепешки, шел потом довольный пешком до зоопарка, потому что тогда автобусы разворачивались у Путовского рынка.

Осенью 92-го года мы уехали в Самарканд (Узбекистан). У родителей были шогирды, бывшие студенты, которые работали в ЖД, они нам помогли сесть на поезд. Нас фактически запихнули в этот вагон. Никакой речи о централизованной продаже билетов не было, чтобы ты себе купил место в купе или плацкарте. Кто первый пришел, сел, тот и получил билет. Потом приходили кондукторы и ты просто с ними расплачивался на месте.

Поезд был забит. Помню, нас была целая куча и в какой-то момент мне повезло и мне досталась багажная полка, куда чемоданы забрасывают. Она была в конце, в торцевой стороне купе, я ближе к ночи нашел это место и забился туда, было очень жарко. По приезду в Самарканд, нас уже встретили родственники, среди ночи пешком дошли до дома, где жили бабушка и дедушка.

Мы провели в Самарканде пару месяцев, и зимой 93-го года вернулись домой. Когда мы возвращались, мы доехали поездом из Самарканда до Термеза, а потом уже пересели на автобус. Он довез нас до границы и там нас высадил. Нейтральную зону мы пересекли пешком, достаточно большой отрезок. Мы взяли с собой из Самарканда какие-то продукты питания, привезли все, что могли на себе унести. После мы пересели на какой-то грузовик, на нем мы доехали почти до алюминиевого завода, а там уже мы переночевали в гостинице Турсунзода. На следующее утро местные власти организовали автобусы, так мы доехали до Душанбе.

Когда мы добрались до дома, увидели, что второго и третьего этажа нет.
Тогда я осознал всю серьезность войны. В наш дом попал снаряд и трёхэтажный дом превратился в одноэтажный. Я поднялся и увидел, что бетонная стена обвалилась, стекла все полетели, а фасад, тыльная сторона вся изрешеченная. В этот момент я понял, что здесь все уже по-другому, по серьезному.

Потом уже начали рассказывать соседи, друзья, знакомые, как они все это пережили. Были и смешные моменты, и реально страшные. Когда ночью машина заезжает во двор, ты начинаешь думать: «За кем они приехали? Зачем они приехали? Может быть сейчас будет стук в дверь и что-то произойдет».

После большого перерыва я вернулся в школу, началось деление на «вовчиков» и «юрчиков». Люди, с которыми ты до этого общался нормально, вдруг стали другими и стали воспринимать тебя уже по-другому - это школьные реалии тех лет.

За время войны я успел окончить школу и поступить в университет. В первый год нас отправили на хлопок, опять узнали, что среди нас был кто-то, чьи родители занимали посты в комитете демократической партии, начались какие-то разборки, двоих ребят пырнули ножом. Опять началось деление, каждый вспомнил, кто есть кто.

Но нам повезло - наша группа была дружная, поэтому внутри нашей группы особых проблем не было. Но мы знали, что в другом корпусе, в спортзале поселили студентов с бухучета, а они почему-то в тот момент концентрированно представляли выходцев из Хатлона. Мы понимали, что они наши соседи, но надо быть с ними аккуратными и лишний раз не сталкиваться, старались обходить их стороной.

В конце 4-го курса, в июле 97 года я устроился переводчиком в национальную комиссию по национальному примирению. Тогда они уже подписали мирный договор, их поселили в гостинице «Вахш». Мне приходилось туда ходить, переводить документы, на встречах сопровождать и делать устный перевод. Соответственно я постоянно видел боевиков, автоматы, охрану.

Однажды, когда мне очередной раз нужно было туда пойти, между ними был какой-то конфликт. Я подхожу к двери, а там звук выстрела - кто-то в кого-то стреляет. Я услышал, как кто-то за дверью упал и передумал заходить в гостиницу. Думаю, зачем мне нервировать вооруженных людей. Решил пойти к четырехэтажкам, где сейчас магазин «Волна», и спрятаться в одном из подъездов, переждать конфликт.

Только захожу в подъезд, а оттуда выбегают трое, у одного ручной пулемет и лента висит. Бежит и спрашивает у меня, не видел ли я кого-то вооруженного, а я стою и ничего не могу сказать. Они потом убежали, а я решил не заходить в этот подъезд. Я пошел в университет через «Зеленый базар» и в этот день я в гостиницу «Вахш» больше не возвращался.

- Это был конец октября 92-го года. Я жила в центре Кабадияна, начали доходить слухи, что народный фронт наступает. В нашем городе на тот момент жило много таджиков из так называемой «оппозиционной местности» - гармцы, дарвазцы, памирцы. Вообще, у нас был очень интернациональный город - было много и немцев, узбеков, татаров, кого только не было, я сама - кыргызка-таджичка. Тогда все начали собирать свои вещи и убегать. Я смотрела из окна и видела, как все уходят, буквально за пару дней город почти опустел.

Мой старший брат тоже собирал вещи и хотел сбежать в Афганистан, у него почти получилось. Он доехал до границы и должен был уже пересечь ее, но, по рассказам знакомых, которые были с ним, он что-то забыл в городе и вернулся. К сожалению, в город он так и не смог вернуться, по дороге его поймали и убили. Мы все еще не знаем его место захоронения, так и не нашли могилу.

Потом начали закрывать дороги, выехать было невозможно - убивали прямо на месте.

Его убили 14 ноября в Куроте, его останки мы нашли только спустя 8 лет. Они расстреляли 5 человек и залили бетоном за то, что они служили в Афгане и «убивали мусульман».

Место нам показал человек, который видел, как их расстреливают. Мы долго искали точное место, мы перерыли всю землю около этого участка, но ничего не нашли, оставалась только бетонная плита. В итоге мы начали ломать бетон. Первое, что я увидела, - его обувь, это были те туфли, в которые он был обут в последний день, когда мы с ним виделись.

Когда начали вытаскивать останки, мне дали его череп с пулей во лбу и, несмотря на то, что за 8 лет все сгнило и череп был деформирован, я узнала очертания лица моего брата. Его кости сразу отделили от остальных, он был самый крупный из убитых. По рассказам мужчины, который видел их расстрел, в него выстрелили 6 раз, после это он крикнул убийце: «Если собираешься убить, убивай». После этого он получил последний выстрел в лоб.

Они выделили корову и мясника, там же ее зарезали. Корова была большой, вышло больше 100 килограмм мяса. Деньги мои вернули, сказали масла нет.

Мы повезли все мясо на тракторе, параллельно с нами ехали пьяные боевики на «Виллисе». Они ехали на скорости и на железной дороге их машина перевернулась, они переломали себе все ноги и руки. Я посмотрела на них и хотела добить их на месте, настолько зла я на них была.

Мы сделали большой маърака (сороковины - прим. ред), на поминки пришло много людей, в том числе и боевики, и полевой командир.

Я накрыла очень большой и богатый стол по тем временам - были и фрукты, и конфеты, все были удивлены. Боевики между собой перешептывались: «Откуда она это все нашла? Неужели народ все же что-то спрятал от нас».

Уже с середины ноября мы поняли, что всё серьезно. Поняли, что в некоторых районах уже идет чистка, т.е. отыскивают наших земляков и расстреливают. Ощущения были жуткими.

С середины ноября мы уже каждый день искали транспорт, чтобы покинуть Душанбе, но всё тщетно. И только 5-го декабря мы нашли один отъезжающий самосвал. Нас взяли на кузов ещё с пятью пассажирами, и мы отправились в Хорог.

Когда мы прибыли в Хорог, родные не могли поверить, что мы смогли вырваться из этого ада. Потому что в те дни практически каждый день приходили вести о том, что кого-то из наших опять расстреляли или зверски убили в Душанбе или в других районах.

Жизни всех людей в те годы изменились. Никто не знал, что будет дальше. Каждый выживал как мог.

Мы жили в 91 микрорайоне. Наши дома в то время почему-то называли «ЦКовскими» домами. Видимо, потому, что нашими соседями были государственные чиновники, видные журналисты, поэты.

Я не помню всех имен, но кого я могу вспомнить, так это Лоика Шерали и Амиркула Азимова. Мне было 8 лет... я не знал ни о масштабах гражданской войны, ни о всех тех ужасных зверствах, которые происходили в стране в те годы повсеместно. Весь мой мир был в границах нашего «квадрата», за который нам не разрешали выходить.

Гражданская война для меня была некой интерактивной игрой, в которую играли все: от детей до взрослых.

Но трагедии не обошли стороной наш маленький «квадрат». Ближе к зиме, помню, в упор был застрелен журналист, который был нашим соседом, он вынес мусор и был убит.

Буквально в тот же день в своей машине был расстрелян из автомата человек, который работал на какое-то посольство. Он выезжал из своего гаража, который находился под нашими окнами. Рядом с ним сидел его сын, которому кажется не было и 5 лет. Мальчик выжил.

Был случай, когда мы наблюдали картину, как желтая «Волга» подъезжает к «ЦКовскому» дому, из нее выходят несколько вооруженных человек и начинают обстреливать одну из квартир, расположенных на втором этаже.

В то время меня часто преследовали кошмары, в которых меня или моих близких убивают.